Полбанки. Рассказ

В АВТОБУСЕ я встретил молодого человека, лицо которого показалось мне знакомым. Где я его видел? И вспомнил…

…Тогда я был в командировке на Севере и ожидал в холодном сельском магазине попутных лошадей. На пороге в клубах пара появился в распахнутой шубе парень. Он бросил на прилавок деньги и скомандовал:

— Водки!

Ему было немногим более двадцати. В глаза бросалось его обветренное лицо — видимо, за спиной у него лежала морозная дорога длиною не в один десяток километров.

— Быстрее, старик! — торопил он продавца. — И стаканы!

— Стаканов нет, — неуверенно ответил продавец. — Не положено тут распивать.

Парень отпил из бутылки и обратился к нам:

— А вы почему не пьете?

— Послушайте, — сказал я, — ведь здесь же магазин… Он поставил бутылку на прилавок и повернулся к нам. На его лице сияла широкая, заразительная улыбка. Присутствовавшие в магазине тоже заулыбались.

— Прошу к столу, — сказал он. Парень поделился своей радостью: он едет в отпуск в родной Ленинград. Зовут его Николай, работает помощником бурильщика.

— Здесь шесть кусков, — похлопал он по карману. Веселый, обаятельный, он уже через несколько минут завоевал симпатии всех находившихся в магазине. Николай угощал каждого вошедшего и пел песни. Он пел про геологов, про ямщиков, про бродяг, когда-то странствовавших по Сибири.

После каждой песни надолго прикладывался к горлышку бутылки.

— Нельзя так пить, — уговаривали его. — В дороге тем более.

В ответ открывался ровный ряд белоснежных зубов.

— Мне можно! Я в отпуске.

На улице между тем сгущались сумерки.

— Ну да ладно. Ехать так ехать, — угомонился наконец Николай. — Только еще полбанки захвачу на дорожку. — И парень настоял на своем.

Термометр на улице показывал минус сорок. А у нас впереди был путь в сто двадцать километров. Об этом я настойчиво твердил Николаю. Но, видно, не зря говорили старики: «На пьяном шапку не поправишь».

Небо напоминало красочный бухарский ковер, над головой огромные звезды, похожие на театральные люстры.

Качает, словно сидишь не в санях, а в каюте океанского лайнера. Иногда поворачиваюсь назад: как там Николай? В ответ слышу: «Бежал бродяга с Сахалина». Значит, все в порядке. Посматриваю на часы. Светящиеся стрелки показывают около девяти, впереди еще не менее восьми часов пути.

Николай охрип, голос утратил былую силу. И уже не песню я услышал:

— Холодно! Выпьем!

Все становится ясным: алкоголь покидает буйную голову молодца, начинается похмелье.

Минуты через три-четыре снова слышится голос пьяного:

— Остановите лошадь! Я потерял рукавицы.

Останавливаемся. Рукавиц нет ни в санях, ни в карманах.

— Не хватало только этого! Надо отобрать бутылку.

— Не отдам! — хрипит в санях Николай, дрожащими руками тянется к рюкзаку. Поздно: наполовину опорожненная бутылка летит в снег. В ответ ругательства, угрозы. Я смотрю на парня и не верю своим глазам: по его щекам текут слезы. Скорей в путь: скоро будет совсем плохо, появятся озноб, жажда. А пока надо застегнуть Николаю шубу и отдать ему свои рукавицы.

Теперь смотрю не на звезды, а на часы и на Николая. И вдруг в желтоватом овале луча фонарика вижу его взлохмаченную шевелюру.

— Шапка! Где шапка?

— Нету шапки, — отвечает парень.

— Назад! — кричу своему вознице. — Надо обязательно найти шапку.

Минут через десять мы находим обледеневшую шапку. Николай озирается по сторонам: где бутылка?

— Ты ее выпил.

— Нет, не пил. Отдайте! — вскакивает он.

Мы усаживаем его в сани, я сажусь рядом с ним.

— Вперед! И как можно быстрее!

Температура заметно падает. Лошади покрываются инеем. Звенят полозья саней. Как Николай? Щупаю его руки. Они обжигают леденящим холодом. Начинаю оттирать побелевшие кисти Николая.

Опять дорога. Серебристо-голубой ковер тундры. Красочный танец звезд над головой. Слева от себя чувствую скрюченное, дрожащее тело Николая.

— Держись, старина! — как можно бодрее и громче говорю я ему.

В ответ протяжный стон: «Хо-олодно!» Снимаю шарф и обвязываю им голову Николая. Но дрожь не проходит. Слышу, как стучат его зубы. Понимаю, что ехать дальше нельзя. Вновь останавливаю лошадь.

— Замерзает он!

Тишина. Теперь уже полная тишина.

— Может, зря мы выбросили водку?— говорит возчик.

— Нет, — качаю головой, — водка здесь не поможет. Сейчас нужно другое…

Мы образуем круг, в центре которого оказывается Николай.

— Каравай, каравай… — запеваю я и протягиваю руки своим спутникам.

Ощущаю его продрогшее тело, его судорожную дрожь… Мы исполняли что-то похожее на танец индейских воинов. Николай вскоре начинает приплясывать в такт нашей песне. Но через несколько минут он устало опускается на снег:

— Больше не могу!

Снова звенящее пение полозьев. И опять, как час назад, судорожные стоны Николая заставляют нас остановиться. Танец индейских воинов повторяется.

…В десять часов утра мы подъехали к воротам больницы. Двое санитаров осторожно сняли Николая с саней.

Спустя несколько дней я узнал, что ему ампутировали обе кисти…

Не раз и не два сидел я в больнице около его постели. О чем говорить?

Продолжить разговор о «целебных» свойствах алкоголя? Юноша тупо смотрел на свои забинтованные руки, угрюмо молчал. Я решил, что было бы жестоко читать мораль инвалиду.

…И вот эта встреча в автобусе.

— Коля! — едва не кричу я. Парень растерянно смотрит на меня. Я встаю и иду к нему навстречу.

— Здравствуй, Коля! — Хочу протянуть ему ладонь, но он взглянул на свои култышки, и я остро ощутил собственную бестактность.

— Ну, как ты? Работаешь? — И снова получилось нехорошо.

— Работаю, но какая теперь работа, инвалид первой группы…

Разговор не получается.

— А вы? — поднимает он на меня глаза. Я ухватился за его вопрос, как за спасательный круг.

— Может быть, сойдем с автобуса, — предлагаю я, показывая рукой на вывеску «Чайная». — Посидим, поговорим…

Парень меняется в лице. Глаза стали сухими и отчужденными. И уже на ходу бросает:

— С этим делом кончено.

Я смотрю ему вслед и вижу сельский магазин, прилавок, здорового, жизнерадостного парня с бутылкой водки в руках. И мне с трудом верится, что это был он.

З. Лаптев. Рисунки В. Шукаева.