В АВТОБУСЕ я встретил молодого человека, лицо которого показалось мне знакомым. Где я его видел? И вспомнил…
…Тогда я был в командировке на Севере и ожидал в холодном сельском магазине попутных лошадей. На пороге в клубах пара появился в распахнутой шубе парень. Он бросил на прилавок деньги и скомандовал:
— Водки!
Ему было немногим более двадцати. В глаза бросалось его обветренное лицо — видимо, за спиной у него лежала морозная дорога длиною не в один десяток километров.
— Быстрее, старик! — торопил он продавца. — И стаканы!
— Стаканов нет, — неуверенно ответил продавец. — Не положено тут распивать.
Парень отпил из бутылки и обратился к нам:
— А вы почему не пьете?
— Послушайте, — сказал я, — ведь здесь же магазин… Он поставил бутылку на прилавок и повернулся к нам. На его лице сияла широкая, заразительная улыбка. Присутствовавшие в магазине тоже заулыбались.
— Прошу к столу, — сказал он. Парень поделился своей радостью: он едет в отпуск в родной Ленинград. Зовут его Николай, работает помощником бурильщика.
— Здесь шесть кусков, — похлопал он по карману. Веселый, обаятельный, он уже через несколько минут завоевал симпатии всех находившихся в магазине. Николай угощал каждого вошедшего и пел песни. Он пел про геологов, про ямщиков, про бродяг, когда-то странствовавших по Сибири.
После каждой песни надолго прикладывался к горлышку бутылки.
— Нельзя так пить, — уговаривали его. — В дороге тем более.
В ответ открывался ровный ряд белоснежных зубов.
— Мне можно! Я в отпуске.
На улице между тем сгущались сумерки.
— Ну да ладно. Ехать так ехать, — угомонился наконец Николай. — Только еще полбанки захвачу на дорожку. — И парень настоял на своем.
Термометр на улице показывал минус сорок. А у нас впереди был путь в сто двадцать километров. Об этом я настойчиво твердил Николаю. Но, видно, не зря говорили старики: «На пьяном шапку не поправишь».
Небо напоминало красочный бухарский ковер, над головой огромные звезды, похожие на театральные люстры.
Качает, словно сидишь не в санях, а в каюте океанского лайнера. Иногда поворачиваюсь назад: как там Николай? В ответ слышу: «Бежал бродяга с Сахалина». Значит, все в порядке. Посматриваю на часы. Светящиеся стрелки показывают около девяти, впереди еще не менее восьми часов пути.
Николай охрип, голос утратил былую силу. И уже не песню я услышал:
— Холодно! Выпьем!
Все становится ясным: алкоголь покидает буйную голову молодца, начинается похмелье.
Минуты через три-четыре снова слышится голос пьяного:
— Остановите лошадь! Я потерял рукавицы.
Останавливаемся. Рукавиц нет ни в санях, ни в карманах.
— Не хватало только этого! Надо отобрать бутылку.
— Не отдам! — хрипит в санях Николай, дрожащими руками тянется к рюкзаку. Поздно: наполовину опорожненная бутылка летит в снег. В ответ ругательства, угрозы. Я смотрю на парня и не верю своим глазам: по его щекам текут слезы. Скорей в путь: скоро будет совсем плохо, появятся озноб, жажда. А пока надо застегнуть Николаю шубу и отдать ему свои рукавицы.
Теперь смотрю не на звезды, а на часы и на Николая. И вдруг в желтоватом овале луча фонарика вижу его взлохмаченную шевелюру.
— Шапка! Где шапка?
— Нету шапки, — отвечает парень.
— Назад! — кричу своему вознице. — Надо обязательно найти шапку.
Минут через десять мы находим обледеневшую шапку. Николай озирается по сторонам: где бутылка?
— Ты ее выпил.
— Нет, не пил. Отдайте! — вскакивает он.
Мы усаживаем его в сани, я сажусь рядом с ним.
— Вперед! И как можно быстрее!
Температура заметно падает. Лошади покрываются инеем. Звенят полозья саней. Как Николай? Щупаю его руки. Они обжигают леденящим холодом. Начинаю оттирать побелевшие кисти Николая.
Опять дорога. Серебристо-голубой ковер тундры. Красочный танец звезд над головой. Слева от себя чувствую скрюченное, дрожащее тело Николая.
— Держись, старина! — как можно бодрее и громче говорю я ему.
В ответ протяжный стон: «Хо-олодно!» Снимаю шарф и обвязываю им голову Николая. Но дрожь не проходит. Слышу, как стучат его зубы. Понимаю, что ехать дальше нельзя. Вновь останавливаю лошадь.
— Замерзает он!
Тишина. Теперь уже полная тишина.
— Может, зря мы выбросили водку?— говорит возчик.
— Нет, — качаю головой, — водка здесь не поможет. Сейчас нужно другое…
Мы образуем круг, в центре которого оказывается Николай.
— Каравай, каравай… — запеваю я и протягиваю руки своим спутникам.
Ощущаю его продрогшее тело, его судорожную дрожь… Мы исполняли что-то похожее на танец индейских воинов. Николай вскоре начинает приплясывать в такт нашей песне. Но через несколько минут он устало опускается на снег:
— Больше не могу!
Снова звенящее пение полозьев. И опять, как час назад, судорожные стоны Николая заставляют нас остановиться. Танец индейских воинов повторяется.
…В десять часов утра мы подъехали к воротам больницы. Двое санитаров осторожно сняли Николая с саней.
Спустя несколько дней я узнал, что ему ампутировали обе кисти…
Не раз и не два сидел я в больнице около его постели. О чем говорить?
Продолжить разговор о «целебных» свойствах алкоголя? Юноша тупо смотрел на свои забинтованные руки, угрюмо молчал. Я решил, что было бы жестоко читать мораль инвалиду.
…И вот эта встреча в автобусе.
— Коля! — едва не кричу я. Парень растерянно смотрит на меня. Я встаю и иду к нему навстречу.
— Здравствуй, Коля! — Хочу протянуть ему ладонь, но он взглянул на свои култышки, и я остро ощутил собственную бестактность.
— Ну, как ты? Работаешь? — И снова получилось нехорошо.
— Работаю, но какая теперь работа, инвалид первой группы…
Разговор не получается.
— А вы? — поднимает он на меня глаза. Я ухватился за его вопрос, как за спасательный круг.
— Может быть, сойдем с автобуса, — предлагаю я, показывая рукой на вывеску «Чайная». — Посидим, поговорим…
Парень меняется в лице. Глаза стали сухими и отчужденными. И уже на ходу бросает:
— С этим делом кончено.
Я смотрю ему вслед и вижу сельский магазин, прилавок, здорового, жизнерадостного парня с бутылкой водки в руках. И мне с трудом верится, что это был он.
З. Лаптев. Рисунки В. Шукаева.